Что такое современные музеи науки и техники? Как в них сочетаются образование и развлечение? Насколько реалистично создание в Беларуси такого центра-музея? Эти и другие вопросы обсуждают беларусские эксперты – специалисты из разных областей знания о музеях и музейной деятельности.

Сокращенная версия лекции Леонида Лознера “Музей науки и его роль в развитии научно-технического потенциала общества” и фрагменты дискуссии “Какой музей техники и науки нужен Беларуси?”. Дискуссия состоялась 24 февраля 2014 года в Галерее современного искусства “Ў” (Минск) в рамках проекта “Artes Liberales-2014. Искусство и Техно-Логии: пространства медиации”.

Участники дискуссии:

 

Леонид Лознер – один из основателей “EPAM Systems”, ученый, автор нескольких изобретений, вел передачи на беларусском радио “Би-Эй”, со-автор книги “Битлз: история в песнях”;

Альмира Усманова – профессор департамента медиа ЕГУ;

Степан Стурейко – историк, культурный антрополог, преподаватель ЕГУ;

Александр Микулич – заведующий минским планетарием, лектор планетария, руководитель клуба астрономов-любителей “Аш-Ню”;

Александр Зименко – председатель беларусского отделения ICOM, декан гуманитарного факультета ИСЗ им. Широкова, кандидат искусствоведения.

Модератор дискуссии:

Анжелика Васильева – выпускница магистерской программы “Культурные исследования” (ЕГУ).

Леонид Лознер: Главная тема нашего разговора сегодня – музей и наука. Разговор этот представляется мне очень важным. Я увлечен темой музея – центра науки много лет. С тех пор, как мой старший мальчишка первый раз попал в аналогичный музей, а это было семь лет назад, я очень хочу, чтобы когда-нибудь с моими теперь уже двумя сыновьями и женой мы сходили в такой музей в нашем родном Минске. Я попытаюсь обобщить свой опыт.

Примеры музеев науки

Я начну с нескольких конкретных фактов из истории музеев науки (используя данные, которые мы можем найти в интернете). Одним из первых “Музеев науки” можно считать музей в Мадриде, созданный в 1772 г., в котором были представлены археологические и палеонтологические экспонаты. Я думаю, это отражало то, что Испания была когда-то большой могучей империей. Музей этот практически исчез в начале ХХ в., а в настоящее время он возрожден уже в современной традиции.

Первым музеем с интерактивными экспонатами – а именно интерактивность является отличительной чертой музеев науки или центров науки в современном понимании – стал Немецкий музей в Мюнхене (Deutsches Museum von Meisterwerken der Naturwissenschaft und Technik). Этот музей, один из крупнейших в Европе, созданный в начале ХХ в., действует и по сегодняшний день.

Далее, исторически важным событием стало появление в 1969 г. “Эксплораториума” в Сан-Франциско. Идейным отцом этого музея был Роберт Оппенгеймер – знаменитый американский ученый, среди прочего автор “Манхэттенского проекта”, в ходе которого в Америке была создана атомная бомба. Но кроме этого, может быть, несколько спорного факта Оппенгеймер был не только физиком, но и выдающимся организатором и крупным мыслителем, отстаивавшим необходимость продвижения науки в широкие массы.

В 1973 г. – мне этот факт кажется интересным и важным – открылся музей, в составе которого впервые появился кинотеатр, а именно круговой IMAX, который в те годы назывался Omnimax (это брендированное название), затем IMAX переименовал это в IMAX Dome, что значит “IMAX купол”. Я был в Бостоне, в Музее науки, в таком кинотеатре. Само по себе сферическое кино не такая редкость, однако “IMAX” добавляет к этому фантастическое. Если вы не знаете, “IMAX” – это кино высокого разрешения. В оригинале оно снималось на 70-миллиметровую пленку, и детальность картины, которая охватывает полукупол, просто потрясающая.

Говоря об истории, мне кажется важным упомянуть выставку “THINK Exhibit”, которая была открыта к столетию IBM в 2011 г. Слово “think”, то есть “думать” – это лозунг фирмы IBM, приписываемый ее создателю. Экспозиция “Думай” была построена в Нью-Йорке. Это 50-метровая дисплейная стена, на которой может отображаться невероятное количество виртуальных объектов, в том числе она может интерактивно реагировать на движущихся зрителей. Также к 100-летию IBM в рамках той же идеи “Think” был снят научно-познавательный фильм, он существует и как бесплатное приложение для iPad’а. Очень увлекательная штука.

Немножко о географии. Я решил затронуть в основном близкую географию, потому что музеев науки много, они повсюду, но я хочу упомянуть те, которые находятся неподалеку от нас. И начну я с Москвы. В 2011 г. в Москве открылся коммерческий музей науки. В мире есть разные центры – музеи науки, абсолютное большинство из них некоммерческие, но есть и коммерческие. В Москве “Экспериментаниум” (Музей занимательных наук) – это коммерческое мероприятие. В сравнительном анализе с другими центрами интересно упомянуть здесь то, что его площадь составляет 2300 кв. м., и это бывший заводской цех. Наверное, в десяти минутах от самого центра Москвы на метро, а по московским меркам это самый центр.

В 2010 г. в Варшаве открылся Музей Коперника, и это самый близкий к Минску музей. Это один из самых, я бы так выразился, пафосных музеев. Он огромный – 15000 кв. м., почти в центре Варшавы. Это красивое, современное, богато украшенное здание. Это колоссальный бюджет, прямая поддержка государства. Для меня лично это не лучший образец. Наверное, поляки вкладывали в это большое политическое значение. И мне кажется, что для них это определенный символ того, что они европейская нация. Но, если говорить о сути дела, мне кажется, что деньги лучше тратить по-другому, делая, например, акцент на экспозицию, на стоимость билетов, на факторы, которые, собственно, влияют на роль музея как двигателя научно-технического будущего для общества.

Музею науки “Heureka” в Хельсинки много лет, но в собственное здание он переехал в 1989 г. Интересно, что в статистических данных приводятся две цифры, общая площадь – 8200 кв. м., а площадь экспозиции – 2800 кв. м. Я хочу здесь обратить внимание, что это две разные цифры. Когда, например, музей Коперника – 15000 кв. м., это не значит, что экспозиция там занимает 15000 кв. м. Чуть дальше я буду говорить о том, что музей-центр науки – это сложное предприятие, которое кроме экспозиционных включает и многие другие функциональные площади.

Так же, как и в Варшаве, музей в Хельсинки – некоммерческий. Билеты стоят деньги, естественно, и если вы идете в кафе, вы платите отдельно, но целью и смыслом существования музея как в Хельсинки, так и в Варшаве, так и в двух других, которые у меня в списке ниже, не является извлечение прибыли. Кстати, и в Хельсинки музей находится в пригороде – минут 15 езды на электричке. Я думаю, что в этом есть западная рациональность.

Следующий в моем списке – научно-развлекательный центр “Ahhaa”, по-русски он бы назывался “Ага-а”. Это инициатива университета в Тарту, одного из старейших европейских университетов. В 2011 г. музей получил собственное здание. Мне представляется важным то, что музей продолжает культурную научную традицию страны, в данном случае Эстонии (маленькой, в общем-то, страны, даже по сравнению с Беларусью). Это новое функциональное красивое здание площадью 10000 кв. м., оно похоже на музей “Эврика” в Хельсинки.

Наконец, Цюрих. Это далеко не ближайший к нам музей науки, но для меня он показателен тем, что в богатой Швейцарии – одной из самых богатых стран мира – музей находится тоже не в самом городе (из Цюриха до музея можно добраться за полчаса на электричке). Площадь 6500 кв. м. Я думаю, если бы швейцарцы строили его сегодня, он был бы побольше, по современным меркам, но поскольку действует он с 1982 г., по тем временам, видимо, и 6500 кв. м. представлялось достаточной площадью. Очень функциональный музей, в будние дни переполненный школьниками. Такого, как в Цюрихе, я не видел в других европейских музеях. И понятно, что школьники приезжают туда бесплатно. Наверное, это как-то оплачено: цюрихский музей управляется трастовым фондом, который публикует всю финансовую отчетность. Я думаю, что система образования или спонсоры как-то покрывают стоимость школьных экскурсий, но очевидно, что школьники приезжают туда бесплатно. И школьники там учатся, о чем я буду говорить немножко дальше.

Кто может помочь в создании музеев науки?

Сообщество. Сообщество в смысле “community” – это то, что связывает разные музеи науки в разных странах, и связь эта очень тесная. С 1973 г. существует зарегистрированная в Соединенных Штатах (где, в общем-то, больше всего таких центров-музеев) организация – Society for Technical Communication, имеющая статус международной. Сотрудниками являются граждане разных стран, и в чем-то это похоже на Организацию Объединенных Наций – если вы попадете туда на работу, то вам предоставят рабочую визу на основании того, что вы работаете в международной организации. В эту организацию сейчас входят порядка 600 музеев, расположенных в 40 странах мира. Организация проводит ежегодную конференцию, издает журнал, большое количество методической литературы и содействует открытию новых центров.

У меня есть личный опыт, небольшой, я не хочу его преувеличивать, но я немножко общался с двумя сотрудниками этой организации. Я купил некоторое количество литературы, 10–15 книжек, после чего мне написали: “Похоже, вы думаете об открытии музея науки” (потому что книжки назывались “Как открыть музей науки?”). STC – это организация некоммерческая, она не извлекает прибыль, но это не значит, что она не стремится получить доход. В общем-то, это был нормальный такой sales-процесс, потому что, когда я ответил: “Да, есть такая мечта”, – мне прислали письмо, в котором было вежливо и подробно написано, что если вы не хотите сами изобретать велосипед, то за 65 тыс. долларов приедет бригада экспертов, которая схему велосипеда вам нарисует. Это сумма без проезда и проживания, то есть, я думаю, в целом проект “музея-под-ключ” будет стоить порядка 100 тыс. долларов. Для меня это просто интересная цифра для понимания экономики процесса. Совершенно понятно, что музей можно построить, ни у кого ничего не спрашивая. Может, у этого велосипеда окажется три колеса или даже пять. Вполне возможно, что найдя талантливых мотивированных людей, это можно сделать ничуть не хуже, но за 100 тыс. долларов это можно купить готовое. Это просто любопытный факт.

Я хочу процитировать фразу, она меня очень сильно впечатляет: “Мы хотим жить в благополучном обществе, и это предполагает, что у нас есть процветающая экономика, обеспечивающая наше благополучие. Наша продукция должна основываться на опережающих глубоких знаниях, а значит, нам потребуются ученые и инженеры, которые смогут предложить новые продукты, необходимые для выживания небольшой европейской страны в глобальной конкурентной среде”. Если бы моей целью было устроить маленькую интригу, я бы мог спросить у вас: “Как вы думаете, в какой стране это сказано?” Эта фраза написана как лозунг, как девиз у входа в парк науки “Вселенная Данфосс” (Danfoss Universe).

Это, собственно, тот первый музей науки, который со своим семилетним мальчишкой я посетил. Для меня он был не первый, но именно там, видя реакцию собственного ребенка, который в восторге жмет на кнопки, дергает за веревочки и все такое, я ощутил особую интенсивность мечты: сделать так, чтобы это было ближе к дому.

“Вселенная Данфосс” – это такой датский хутор. Здесь, рядом с маленьким городком, название которого я не помню, когда-то начиналась фирма “Данфосс”. На сегодняшний день кто-нибудь из вас может знать ее по сантехнике, но вообще “Данфосс” – это большая империя и когда-то конкурировала с IBM, и если IBM когда-то была крупным производителем арифмометров в Новом Свете, то “Данфосс” когда-то был крупным производителем арифмометров в Свете Старом. А вы знаете, что такое арифмометр? Это такая штука, которую крутишь, и она умножает. Это такой “лэптоп” 100-летней давности, механический. Я думаю, что арифмометр обязательно должен быть экспонатом музея науки. О вычислительных экспонатах чуть дальше.

Это очень крупная, мирового масштаба фирма на сегодня. И там, где она начиналась лет 100–150 назад – а это два барака, – естественно, при финансовой поддержке “Данфосса” возник музей науки, со временем появилось современное здание, окруженное огромной парковой территорией, которая работает только в летнее время и наполнена увлекательными научными аттракционами, которые могут быть под открытым воздухом.

Я хочу вернуться к этой фразе, что написана у входа во “Вселенную Данфосс”. Было бы здорово, если бы в нашей стране кто-то такое сказал. Я имею в виду высокопоставленных ответственных чиновников. В любом случае “сначала было слово”. Будем надеяться, что когда-нибудь эти слова перейдут к делу. И в конце концов то, что мы говорим здесь об этом, это часть жизненной энергии – простите, немножко эзотерики, я физик по образованию и вообще-то агностик, но, если позволите, немножко эзотерики, – то время, которое мы инвестируем сейчас в эту мечту, – это тоже часть фундамента, из которого, дай бог, что-то появится.

Как устроены музеи науки?

Теперь я хочу привести несколько иллюстраций и пояснить, почему Музей Коперника – 15000 кв. м. – это огромная площадь, огромное пространство, и поговорить о том, что включает в себя типичная экспозиция серьезного, большого музея науки. Прежде всего это, собственно, сама экспозиция. То есть та часть, где посетители – дети, их учителя, родители, а может быть, и бабушки, и дедушки – активно взаимодействуют – это ключевой фактор современного понимания центра-музея науки – с экспонатами, участвуя в природных явлениях. И явления эти могут быть абсолютно разные: очень простые, очень сложные. Здесь детишки активно трогают шар, и соответственно, молнии, проскакивающие внутри шара, заземляются на их пальцах, то есть в тех точках, где они касаются шара. В небольшом формате такую игрушку можно и домой купить, это не такой дорогой экспонат. По большому счету, дети могут конкурировать за молнии, потому что то, куда будут стрелять молнии, зависит, если углубляться в детали, от электропроводимости кожи. Она у людей разная, зависит от эмоционального состояния. Все это очень увлекательно.

Производство включает в себя хранение и ремонт. Поскольку центр науки – это место, где посетители, в частности дети, взаимодействуют с экспонатами, то естественным, неизбежным и абсолютно нормальным следствием является постоянный выход из строя экспонатов, поскольку все, что работает, в принципе ломается, а то, чего касается рука ребенка, ломается очень быстро. Значит, совершенно естественным образом живой, реальный центр науки, который стремится к реализации заявленных, декларированных целей – то есть к участию в процессе образования, – который разрешает детям трогать экспонаты и взаимодействовать с ними, должен предусматривать площадь и бюджет – обратите внимание – на ремонт, на ремонтное производство.

Склад нужен потому, что экспозицию музея надо обновлять. Если экспозиция музея не обновляется, то даже двухмиллионный город, например, Минск, за короткое время исчерпает интерес посетителей. Это решается, как и в традиционных музеях, межмузейным обменом и “путешествующими” экспозициями. И это, в принципе, может быть отдельный бизнес. Есть фирмы, которые просто прокатывают очень увлекательные дорогостоящие наукоемкие экспозиции. Но должен быть и свой запас экспонатов, который можно просто время от времени менять.

Частью музея науки является – как я уже говорил: “Желательно, чтобы такое было”, – планетарий-кинотеатр. Зачастую это одно и то же здание, одно и то же оборудование, хотя здесь возможны варианты. Например, IMAX в городе Валенсия, где был построен город науки, который обошелся в 150 млн. евро. Остается по-хорошему позавидовать, но я думаю, что в Минске такое и не нужно: у нас и климат другой. В Барселонском музее науки есть гектар амазонской сельвы, просто перевезенный и воспроизведенный. Но когда зимой бывает -30°C, поддержание температуры +30°C при 100% влажности породит просто нереальный бюджет.

Экспозиция в приличном музее науки включает, как правило, специальную зону для научных представлений. Мне очень приятно, что научные представления бывают и в Минске. Леопольд Мозгокрутиков (веб-сайт, если вы захотите посмотреть, называется HimiKidS) – это молодой человек из Минска, у которого свой маленький научный шоу-бизнес. Был финал научной ярмарки, которая во всем мире называется Intel Science Fair, а в Беларуси она называется Беларусская Science Fair, хотя победители все же поедут в Калифорнию на Intel. Он выступал там для маленьких детишек. А уровень конкурса, с моей точки зрения, был очень даже европейский. Но это к слову пришлось. В больших музеях это большая зона, и представления могут быть очень впечатляющими, например, электростатическое шоу (если вы больше гуманитарии, чем физики, то это когда между людьми проскакивают молнии невероятной силы). Там очень серьезные меры защиты предприняты: люди там одеты в кольчугу, они находятся внутри электростатического костюма, который защищает их, потому что там нешуточное электричество, но выглядит все это неописуемо. Древние греки просто бы решили, что Зевс конкретно для них спустился и устраивает этот праздник.

Всегда частью центра-музея науки является магазин научных игрушек. Я думаю, что это серьезный фактор, который как-то дебет с кредитом улучшает. Понятно, что здесь совершенно коммерческие идеи. Я не могу сказать, что во всех, но во многих европейских музеях, где я был, ассортимент практически одинаковый, цены абсолютно неадекватные для беларусского здравого смысла, но игрушки некоторые попадаются совершенно занимательные.

К вопросу о том, каким должен быть музей науки, коммерческим или нет. В тех музеях, которые могут себе позволить иметь большую часть времени простаивающие аудитории, – а это большинство европейских музеев, по крайней мере, из той пары десятков, что я видел, – будут серьезные лекционные аудитории и возможность проводить большие мероприятия: симпозиумы, конференции и т. д. Например, в Цюрихе это написано на входе: наш спонсор такой-то за свое золотое спонсорство (а это, например, 100 000 франков, что примерно равно 100 000 долларам в год) имеет право в этой аудитории проводить лекции 4 часа каждый день. Но большую часть времени эта аудитория простаивает, на самом деле. Таковы аспекты существования музея науки. Я думаю, что для многих фирм – в Барселоне музей науки построен на деньги “CosmoCaixa” (крупнейший испанский банк) – достаточно престижно заявить, что наша конференция лидерского состава проходит в музее науки.

Ну и, наконец, зона кафе. Пребывание в музее науки, как правило, достаточно длительное мероприятие, и очень даже вероятно, что деткам захочется покушать, и кроме кафе, где еду продают за деньги, во многих местах я видел зону для праздников, которая бесплатная, куда, если вы не заказываете шоу-программу, вы можете прийти со своими бутербродами, купив билет в целом в музей. Во многие музеи науки детишки приезжают из других городов – и в Швейцарии, и в Финляндии не в каждом городе есть музей науки, и детишки могут ехать туда два-три часа на автобусе, – поэтому совершенно типичная картина: детки, разворачивающие свои бутербродики и перекусывающие в этой зоне. Если же вы заказываете шоу-программу и, понятно, еду за деньги, то вас еще и порадуют каким-нибудь научным спектаклем.

Как создать музей науки? Музей и образование

Если мы хотим создать музей науки, то с чего же тогда надо начать? Как человек из мира информационных технологий – хотя у меня уже были представления, что надо делать, – я начал с “Google”, и первой строчкой появилась статья “С чего начать музей науки?”. Потратив час-два времени, переварив то, что мне подсказал “Google”, я добавил к своим 4 пунктам еще 1-2.

Как я уже говорил, ассоциация продает кучу книжек, которые называются “Как начать?”, “Как поддерживать?”, “Как продолжать?”, “Как модернизировать музей науки?”. Книжки стоят денег, и они с радостью их пишут. При этом там действительно важная и полезная информация. Из своего личного опыта и переписки с ассоциацией STC я могу сказать, что в качестве бесплатного бонуса к 65 тыс. долларов, которые надо заплатить за их экспертную команду, они обещают треть экспозиции на условиях самовывоза. Мораль состоит в том, что богатые музеи периодически списывают экспонаты, это естественный процесс. И если мы готовы их, в основном из Америки, забрать, то есть оплатить пересылку, то треть экспозиции можно сформировать слегка, так сказать, потрепанными, но ничуть не унижающими человеческое достоинство экспонатами. То есть совершенно работоспособными экспонатами, которые выведены у них из экспозиции просто потому, что ее надо менять. Они, конечно, будут иметь следы того, что их трогали дети, но это совершенно нормальные экспонаты.

По формированию самой экспозиции. Вот любопытная рекомендация о том, что желательно треть экспонатов придумать самим, треть доработать из стандартных, а треть просто купить. Практически везде, где я был, я видел макет торнадо. Это установка 3х3 м, высотой 3х4 м, в которой вентиляторы гонят воздух, и там тянется дым, и можно посмотреть, как образуются торнадо.

Я буду дальше говорить об экосистеме, складывающейся вокруг музея. Например, когда мы говорим о том, что треть экспонатов может быть своя, возникает вопрос: “Где их взять? Кто это придумает?” Замечательная идея состоит в том, что мы проводим конкурс среди студентов, который может быть непрерывным и ежегодным. По идее, студенты научных специальностей должны придумывать экспонаты, которые мы воплотим в материале и поставим в экспозицию, а студенты-победители конкурса получат некие призы, и уж, естественно, их имена будут написаны рядом с экспонатами. Мне кажется, что это могло бы работать.

А теперь о вопросах образования. Музей науки и его положительная роль в обществе в преобладающей мере связана с эффектом, который такой центр способен произвести на процесс образования в городе и, если это небольшая страна – а наша страна относительно небольшая, – во всей стране.

Сама по себе тема образования необъятная, и я очень коротко хочу упомянуть какие-то вещи, которые являются достаточно распространенными в современном мире. Разговор о кризисе системы образования характерен не только для нашей страны. Мы понимаем, что у нас есть тяжелые факторы невысоких зарплат и скудной материальной базы, которые зачастую усугубляют проблему, но на самом деле кризис современной системы образования характерен для всего европейского, западного общества. Как утверждают многие специалисты, я ссылаюсь на Кена Робинсона (один из самых уважаемых и ярких специалистов; если вы знаете английский, то посмотрите его выступления на TED), современная система образования, вообще говоря, возникла в Британской империи, когда унифицированных инженеров нужно было посылать из Новой Зеландии в Канаду или куда-нибудь еще, и они должны были быть примерно одинаковыми, то есть вся система образования была нацелена на подготовку одинаково грамотных, хороших специалистов. Кен Робинсон считает, что эта система была доведена до совершенства в Германии в начале ХХ в., и с тех пор каждый новый учебник становился только хуже. Его тезис, его идея состоит в том, что грамотность на сегодняшний день, по крайней мере в западном обществе, – с некоторыми оговорками и мы относимся к нему – стала естественной частью жизни. Здесь тоже можно спорить, но ведь никто не сомневается, что практически все умеют читать и считать. И задача воспитания грамотности уступила место задаче воспитания креативности или творческого подхода.

Музей науки напрямую решает эту задачу и реагирует на проблему снижения престижа естественнонаучных дисциплин. Многие специалисты говорят о том, что пик популярности естественных наук пришелся на вторую половину ХХ в., на период состязания двух систем, которое, среди прочего, проявлялась в гонке вооружений и в соревновании “Кто первый высадится на Луну”, и с тех пор, как на Луну кто-то уже высадился, а гонка вооружений уже не так актуальна, как раньше, престиж естественных наук драматически упал. При этом понятно, что способность общества поддерживать свою технологическую продвинутость будет и дальше оставаться залогом экономического преуспевания. Это абсолютно бесспорно, поэтому задача развития и поддержания интереса к естественным наукам становится, по сути, задачей борьбы за экономику и технологическую конкурентоспособность общества. Центры науки становятся мостиками между большой наукой и творчеством школьников. Экспонаты бывают сложные и дорогие, и музей науки – это то место, где школьники – и не только – могут прикоснуться к настоящей большой науке. Современные центры науки реализуют идею, которая приобрела такое конструктивистское название “infotainment” – вы видите, что это сочетание английских слов “information” и “entertainment”, – и в этом смысле соответствуют для меня несколько спорным, но весьма популярным в современной педагогике и в современной жизни идеям о том, что учебу можно и нужно превратить в игру, а может быть, даже и работу. Я отношусь к этому с некоторым скептицизмом, тем не менее, идея эта широко распространена. Музей реализует ее в самом непосредственном виде.

Музей науки становится еще и местом для взрослых и пожилых людей. В американских музеях науки это отдельная большая тема: привлечение людей пенсионного возраста и наполнение их жизни активностью, смыслом и увлеченностью. И это чрезвычайно важно для поддержания тонуса психического состояния этих людей, а это неизбежно проявляется и на всем обществе. Может быть, для нас об этом говорить немножко не приоритетно, но тема эта очень важна. И в американских музеях есть специальное время, когда преимущественно приглашаются пожилые люди, для которых это становится еще и возможностью общения. Вокруг музея может формироваться широкая экосистема, о чем вкратце я сказал, упомянув студентов, которые могут участвовать в конкурсах. В музее науки общей практикой является то, что, например, школьники классом приезжают в центр-музей науки и выполняют там какую-то лабораторную работу или работают над какой-то определенной темой. Например, вращательное движение (мне, как бывшему физику, этот пример сразу пришел в голову), которым может быть катание на вращающихся качелях, с которых вас что-то выносит (может быть, кто-то здесь физик и знает, а кто-то был ребенком и катался на таких качелях). Это называется центробежная сила. Покатавшись на нескольких качелях разного типа с разными скоростями, школьники – 6–7 класс, примерно такого возраста детишки – расположившись прямо на полу, что в западных странах бывает, пишут свои отчеты, свой анализ. Они, по сути, становятся маленькими учеными на какое-то время. Может быть, в каком-нибудь XVI в. какой-нибудь ученый, например, Кориолис, так и лежал возле качелей и рисовал. Это вырабатывает у них способность к самостоятельному исследовательскому мыслительному процессу, критическое отношение к научным фактам. Наверное, в такой истории, как наша, можно сказать, что критическое отношение ко всем фактам жизни очень полезно, как и способность к самостоятельному деланию выводов, способность к аналитическому мышлению и, наконец, преодоление отношения к науке как к чему-то скучному.

Дискуссия

Степан Стурейко: Я, в общем-то, не готовил специального выступления, ориентируясь на лекцию, но хочется отдельно подчеркнуть, что разговор о музее науки и техники – как и разговор о любом другом музее – сегодня не столько разговор об экспозиции или о схемах финансирования и функционирования, сколько о концепции. И все многообразие ответов на вопрос “Каким музею быть и зачем ему таким быть?” для конкретной беларусской ситуации – это и есть первый шаг к выработке концепции.

Музеи науки и техники пережили очень существенную эволюцию, начавшись в конце XVIII–XIX вв. как выставки достижений народного хозяйства, причем в буквальном смысле этого словосочетания. К слову, в Беларуси в XIX в. при Горецкой сельскохозяйственной академии был собственный музей, смыслом существования которого было показать то, что на “острие атаки” самые передовые достижения технической мысли. В середине ХХ в., во время между двумя мировыми войнами и после, в большей степени музеи были нацелены на образование. Музеи науки и техники были призваны обеспечить интерес у людей, у молодежи к техническим наукам.

Я, готовясь к сегодняшнему мероприятию, погуглил – с этого сейчас, наверное, начинается все, не только музей науки и техники, – и наткнулся на цитату одного европейского интеллектуала, который выразился в том смысле, что в то время, как все современное общество построено на использовании тех или иных научных достижений, оно все меньше и меньше понимает, как наука работает и как работают эти самые достижения. Для большинства гуманитариев iPad, который сейчас передо мной, кажется просто волшебством. И миссия современного музея науки и техники – это предоставление удовольствия от достижения понимания этого волшебства максимально широкими слоями.

Современный научно-технический музей – его концепция, его функционирование – предполагает как минимум 3–4 основных аспекта, которые требуют прояснения. Это, во-первых, отношение музея с промышленностью, с той технологической и, безусловно, научной ситуацией, которая у нас в стране сегодня сложилась. Во-вторых, это отношение музея с посетителями, это тот “infotainment”, о котором сегодня было много сказано, это выполнение, собственно, музейной функции, поскольку, как мне кажется, музеи науки и техники от музейности уходят. “Музеем” сейчас называют скорее по традиции, в большей степени это образовательные центры. Но все-таки хотелось бы музеев, и музей науки и техники должен быть так же, как и другие музеи, обращен в прошлое, должен рассказывать о прошлом, о развитии техники, о развитии науки, и соответственно, мне кажется, что это главное, что требует прояснения при создании в Беларуси такого учреждения. Очень хотелось бы, чтобы оно появилось.

Нужно определиться: все-таки музей или в большей степени центр науки? В терминологии ассоциации центров, слово “музей”, традиционно воспринимающееся как место, где экспонаты находятся за стеклом, не применимо к тому, что происходит в центре науки. С другой стороны, для широкой публики “центр науки” может звучать как “музей науки”, а музей науки – это место, куда в выходной приходят с семьей, поэтому интересы привлечения аудитории вступают в конфликт со смысловым обозначением того, что там происходит. Но в принципе слово “музей” неправильное. Из моих попыток продвинуться в этом вопросе: в Беларуси, например, слово “музей” будет означать выполнение музейного регламента, который, среди прочего, будет требовать сохранность экспозиции и поломку, скажем, экспоната будет рассматривать как чрезвычайное происшествие.

Леонид Лознер: Важно учитывать, что не все, что находится в помещении музея и до чего добираются дети, должно рассматриваться как «экспонат». Нужно разделять эти вещи: например, бутылку Клейна, которую в руках держал Клейн, никто не даст в руки ребенку, но ведь можно воссоздать ее в виде макета, который можно ломать и менять по десять раз на дню.

Степан Стурейко: Да-да, согласен, я перегнул палку, но смысл состоит в том, что музей подразумевает музейный регламент, который может оказаться слишком ограничивающим.

Альмира Усманова: Вероятно, если иметь в виду прежде всего экспериментально-интерактивные аспекты, то продуктивнее все же говорить именно о центре науки, но это не исключает и элементов музейной экспозиции (по крайней мере, в Лондонском или Венском музеях науки дело обстоит именно так). Мне кажется, что можно представить себе такую модель, при которой центр и музей вполне гармонично дополняют друг друга. Например, если мы посмотрим на такие комплексы, как музеи Рурской области в Германии, который созданы на основе бывших индустриальных объектов угольной промышленности Рура (Ruhrgebiet), то увидим, что там есть место и музеям, например, промышленного дизайна (Эссен) или воды (Мюльхайм), и экспериментальным “мастерским” с образовательными программами для взрослых и детей.

Мне также представляется, что в беларусском контексте необходимо учитывать локальную историю науки и технологий, которая неразрывно связана с советской модернизацией и ее техно-сциентистскими утопиями (от освоения космоса до попытки создания кибернетического общества). К тому же Минск – это “живой” музей советских технологий, в котором многие “экспонаты” находятся вовсе не за стеклом, эта материальная культура еще не мумифицирована.

Александр Зименко: Очень рад, что имею возможность кое-какие понятия пояснить, потому что обычно я являюсь ренегатом в музейном сообществе, когда прихожу и на тех же семинарах ЮНЕСКО говорю: “Дорогие друзья, работники музеев, не следует бояться зарабатывать деньги, делая что-то, что привлекает людей, потому что каждый рубль, который человек оставляет в музее, а не проедает, не пропивает и не вкладывает в банк, что, может быть, было бы хорошо, он тратит на то, что ему нравилось. И если он будет тратить больше, не потому что вы поднимаете цену на билет, а потому что вы ему даете возможность прийти с детьми, выпить чашечку кофе, прийти еще раз, пожертвовать деньги, это значит, что вы добились успеха”.

Вопрос, который был вынесен на сегодняшнюю дискуссию: “Какой нужен музей?” Ответ: “Он просто нужен. Какой-нибудь. Он обязательно нужен”. Что касается “музей, не музей”. Что такое музей? На сегодняшний день это даже не дискуссия в музейном сообществе: музей должен быть центром. Образовательным центром, культурным центром, то есть он не должен выполнять простую функцию сохранения. Дело в том, что в разное время музеи выполняли разные функции: Петр І организовывал кунсткамеру для того, чтобы собрать все диковинное и необычное. Потом создатели музеев начали понимать, что надо не только собирать и сохранять диковинное и необычное, но и изучать его. Еще позже стало понятно, что музей отличается от склада – мне как музейщику было обидно, когда было сказано, что музею нужен склад, – в худшем случае это депозитарий, но на самом деле это фонд. Это надо изучать и, в конце концов, распространять. То есть показывать людям, что же есть музей. И в этом плане технический музей всегда находится в более выигрышном поле, чем все остальные, только исторический, наверное, может с ним конкурировать.

Я работал в художественном музее, поэтому скажу, что нам всегда сложнее. У нас нельзя взять и потрогать, потому что, в отличие от технического музея, объясняются не принципы, которые будут везде универсальны. Ценность именно в оригинальности и в уникальности того или иного объекта. Но смысл и того, и другого музея на сегодняшний день один: привлечь, заинтересовать посетителя. И вопрос “Как это делается?” напрямую связан с тем, что бывают коммерческие и некоммерческие музеи. Если брать правильную английскую терминологию, то по-русски звучит несколько коряво, потому что “non-profitable” означает “не приносящий прибыль”, то есть он является коммерческим учреждением, но его целью не становится извлечение прибыли. И что касается вопроса: “Чем же музей отличается от центра-не-музея?” – госпожа Усманова привела пример, что мы вообще являемся одним таким большим музеем, и это объясняет, почему у нас такая дорогая виза: это, на самом деле, вход в музей. Вполне себе длительное путешествие в музей партизанской славы, советского прошлого. Но есть и принципиальная разница. Меня очень порадовал в Берлине так называемый музей ГДР – это такая капсула, квартира в “панельке”, где собрано все: от “шпреевальдских огурчиков” до плакатов объединения молодых пионеров и всего остального. Где-то есть этикетки, где-то нет. Но это не музей, потому что музей в первую очередь подразумевает идею, концепцию, и лишь потом и хранение, и учет, и то, собственно, что оговаривается в законе “О музеях”. Закон “О музеях” создан не для того, чтобы усложнить кому-то жизнь или усложнить открытие музея. На самом деле, открыть у нас коммерческий музей легко. Требования, которые надо выполнять, – это завести книгу КП (книга поступлений, книга учета экспонатов), гарантировать сохранность экспонатов и вести учет. Даже научную деятельность не требуют.

Мне кажется, что музеям или центрам технического и любого другого образования жизненно необходима концепция, потому что если мы будем говорить о чем-то вразнобой, соберем, например, экспозицию и посвятим ее волновой оптике, то человек с базовым школьным образованием, может быть, что-то поймет, но если человек придет туда без учителя и просто увидит интересные отражения, какие-то блики, очень хорошо будет, если он в принципе поймет, что если через призму пропустить луч, то можно узнать в этом обложку винилов некоторых групп. Дело в том, что на сегодняшний день музейное сообщество, большая его часть, понимает, что за зрителя, за его внимание надо бороться. Ведь все начинается с того, чтобы взять и погуглить. И на мой взгляд, это страшно, и именно музеи должны с этим бороться, чтобы можно было прийти и увидеть какой-либо физический процесс либо оригинальную какую-то вещь. И поэтому музей должен квалифицированно, но и интересно рассказывать обо всем. Сейчас я имею в виду не один конкретный музей, в котором должно быть все, а, естественно, музей по направлениям. И в Минске он тоже, действительно, нужен.

Я впервые попытался предложить эту идею уже лет семь назад. К сожалению, сейчас мы упускаем время, потому что была замечательная идея переоборудовать в музей полиграфкомбинат, который находится на площади Якуба Коласа, где были даже сохранены станки. Если мы попытаемся восстановить и представить себе экспозицию технологического или технического музея в Беларуси, ее можно разделить не на 3 части, на ⅔ и ⅓, потому что ⅔ – это в первую очередь физические законы, которые будут одинаковы везде – однополярные магниты будут отталкиваться при любом политическом строе. Эти объективные процессы действительно надо объяснять, чтобы то, что происходит в iPad, не казалось магией, чтобы не возникали какие-то вопросы о том, почему, на самом деле, электричество стоит так дорого. В Венском техническом музее для этого установлен велотренажер, ребенок может сесть, покрутить педали, и сначала зажжется энергосберегающая лампочка, потом зажжется нормальная лампочка, потом включится кипятильник, и в конце включится телевизор, который начнет показывать мультики, и если достаточно долго крутить педали, можно посмотреть мультик.

Анжелика Васильева: Спасибо большое за выступления. Мы много говорим о понятии музея, его задачах, целях, идеологии, концепции, но еще одним важным моментом является, как мы все понимаем, контекст: где музей будет расположен и как это будет сделано. На мой взгляд, в данном случае очень показательным примером является Минский планетарий, который, по сути, выполняет если не все, то ряд функций, которые точно так же свойственны любому другому музею науки и техники. Поэтому я предлагаю послушать заведующего Минским планетарием Александра Микулича, который расскажет нам о том, что сегодня происходит с планетарием.

Александр Микулич: В Минске, наверное, многим известно, что происходит с планетарием. Наша цель действительно очень схожа с целью центров и музеев науки. Мы все стремимся к популяризации научных знаний. Собственно, обычно планетарии объединяют в себе образовательные, культурные и социально значимые учреждения. Даже часть научных задач выполняют, потому что часто при планетариях строятся комплексы зданий и обсерваторий. Исторически планетарии появились еще в начале прошлого века в Йене, и это чудо распространилось по всему миру. На сегодняшний день насчитывается более 40 000 планетариев, это быстрорастущая сеть. А если учитывать появляющиеся мобильные планетарии, то оценить их количество будет очень сложно. В Советском Союзе планетарии стали активно строится, начиная с 1960-х гг. После полета в космос Юрия Гагарина, в 1965 г., был построен Минский планетарий. Нам повезло, что в Беларуси появился планетарий, построенный по типовому проекту, все остальные планетарии были приспособленными культовыми зданиями церквей, впоследствии они закрылись.

На сегодняшний день мы видим, что соседи в России хотят закрыть в школах общий курс астрономии, то есть ее не будут преподавать в школах, но в то же время там развиваются дополнительные центры-планетарии, открываются новые и реконструируются старые планетарии. У нас же, хотя астрономия в школах есть, планетарии не особо поддерживают. Здесь сразу же нужно разделить такие понятия, как формальное и неформальное образование. Минский планетарий на сегодняшний день является учреждением дополнительного образования, но, по сути, это центр формального образования. Мы работаем по учебным программам, приспособленным к общеобразовательным, но мы также понимаем и выполняем цели учреждения неформального образования.

В Минском планетарии ситуация, на мой взгляд, еще хорошая потому, что у нас есть свои площади и мы до сих пор читаем лекции, и у нас действует клуб, хотя материальная база, конечно, оставляет желать лучшего. Если говорить о поддержании планетария, то в 2008 г. был разработан проект ремонта, который городские власти не поддержали. В 2009 г. мы добились решения горисполкома по реконструкции, но до сих пор мы слышим лишь обещания финансирования. Написали проект реконструкции, где подразумевалось полное техническое переоснащение, очень красивое здание нарисовали, увеличили площади в два раза, но пока это не реализовано, к сожалению. На протяжении трех лет нам только обещают финансирование, поэтому мы уже пришли к тому, что новые технологии будем реализовывать самостоятельно в полнокупольном проекте. Хотим сделать сферическое кино в планетарии, закупить новую технику. Старую мы поддерживаем, конечно, но тенденция развития современных планетариев – это переход на цифровые технологии проекций, так называемые сферические фильмы, полнокупольные шоу, которые действительно выглядят как шоу, что не очень хорошо. Многие современные планетарии вообще отказываются от аналоговой техники, от аналоговых оптико-механических аппаратов проекций звездного неба, хотя первоначально задача планетария заключалась именно в том, чтобы показать людям реалистичную картину неба, все небесные объекты, которые окружают нас, и объяснить, как это устроено.

Если говорить о взаимодействии планетариев и центров науки, то надо заметить, что планетарии бывают разные: прежде всего, разных размеров. Бывают планетарии, рассчитанные на малые диаметры звездного зала до 8 м; средние, где диаметр зала равен 12–15 м, – Минский планетарий как раз средний – и большие с залами от 20 до 30 м. Это крупные планетарии которые могут иметь при себе небольшой или крупный естественнонаучный центр или музей; или же наоборот, малые планетарии могут входить в комплекс естественнонаучных центров. Здесь, собственно, взаимодействие не важно, главное, чтобы оно было, и то, и другое, и побольше.

К сожалению, у нас в Беларуси формального образования много, а неформального, я считаю, недостаточно. Немецкие коллеги, например, понимают, что неформальное образование также играет огромную роль в развитии экономики. Поэтому они разработали план, где большое финансирование выделялось на неформальное образование. Были представлены проекты на примере отдельных регионов Германии, где они действительно оценивают процентное развитие своего народного хозяйства в зависимости от развития неформального образования, и там достаточно значительные проценты, отражающие то, как это образование влияет на развитие отдельно взятого региона. К сожалению, в Беларуси нет понимания, что даже неформальное образование может влиять на развитие регионов. Все держится на инициативе отдельных учреждений, таких как Минский планетарий, отдельных проектов, отдельных энтузиастов. И хорошо, что недавно создали центр-ассоциацию дополнительного образования, где такие энтузиасты собираются, объединяются и планируют свои дальнейшие действия.

Про реконструкцию планетария я расскажу вкратце. В 2009 г. вышло решение Мингорисполкома о реконструкции планетария. Мы, конечно, обрадовались, но столкнулись с большими сложностями, и прежде всего проектирования. Первоначально нужно было объяснить нашим архитекторам, чего мы хотим добиться. Для этого было написано плановое задание, концепция развития планетария, пояснительная записка о том, что такое планетарий вообще. Мы даже ездили с архитекторами в Россию на экскурсию в Ярославский и Московский планетарии, показывая им яркие примеры современных планетариев ближнего зарубежья. Конечно, наши архитекторы подошли к этому по-своему. У каждого свое видение. В результате подразумевалось увеличение площади всего в два раза, хотя современный планетарий в условиях Минска должен быть намного больше. Они оставили старый звездный зал диаметром 12 м, несмотря на то, что мы даже теперь не в силах принимать всех желающих, которые в наш старенький планетарий, в том виде, в котором он есть, приезжают из разных регионов Беларуси, особенно в каникулярное время. Мы настаивали на увеличении, прежде всего, площади звездного зала, но городские власти в рамках данного проекта этого сделать не дали, аргументируя это тем, что это парковая территория, должен сохраниться внешний облик здания и нельзя испортить облик парка Горького. Поэтому мы пришли к другому проекту, но даже и его пока не оплатили, к сожалению.

По статистике, за последний год Минский планетарий посетили около 50–60 тыс. посетителей, больше всего среди них детей школьного возраста, и приблизительно 30% взрослых. Интерес с каждым годом растет, мы стараемся разнообразить наш спектр услуг, и в большей степени стремимся проводить массовые мероприятия, устраивать неформальное общение с нашими клиентами, одновременно понимая, что это является рекламой. Приходим к тому, что пора обновлять парк техники за свой счет, ведь на деньги, которые зарабатываем, мы можем все-таки купить компьютерную и проекторную технику, вводим новые интересные услуги, такие как сферическое кино. Мы пока живем на полухозрасчете: 50% коммунальных платежей и ставок, которые существуют в планетарии, покрывает государство. Я считаю, если это центр образовательный и выполняет социально значимую работу, так и должно быть, поддержка государства должна осуществляться. Но также мы стремимся извлечь прибыль, ведь от этого зависит заработная плата наших сотрудников.

Альмира Усманова: У меня есть вопрос, который касается невостребованного наследия и имеет отношение к концепции будущего (или воображаемого) музея науки и технологий. Те из присутствующих, кому довелось посетить Миланский музей науки и техники, наверное, помнят, что значительную часть экспозиции там составляют рисунки и деревянные модели, созданные по инженерным проектам Леонардо да Винчи (и сам музей носит его имя). Очевидно, что в Беларуси Леонардо да Винчи не было. С другой стороны, не исключено, что нынешнее поколение даст нам нового Стива Джобса, например. И все же – может быть, есть какие-то другие персоналии из нашей недавней истории, чьи замыслы и проекты могли бы быть использованы в качестве концептуальной основы нашего музея?

Степан Стурейко: В истории каждого из техинститутов Академии наук есть выдающиеся деятели, которые и премиями награждались, и т. д. Хотел добавить, пока слушал всех, о том, что когда я говорю про музеи, некоторые могут подумать, что я говорю о каких-то старых и неинтересных музеях XIX в. Но я говорю о музеях самых интересных и новых. И основная особенность такого музея-центра в Беларуси, которую критически важно реализовать, – это сделать так, чтобы это не была просто площадка большого или очень большого размера с развлекательными аппаратами, которые теоретически можно купить в Америке и потом перепродать в бедные страны, но это должно быть пространство для коммуникации. Например, завод “Интеграл” наконец-то сможет объяснить, действительно ли он занимается разработками или просто наклейки лепит, здесь у него будет возможность понятным языком – и не обязательно только детям – объяснить, чем, в конце концов, процессоры последнего поколения отличаются от процессоров предпоследнего.

Александр Зименко: Извините, что перебиваю, но чтобы объяснить и понять разницу – это хороший пример по поводу последнего и предпоследнего поколения процессоров, – нужно еще рассказать, что такое микрон, и чем 0,5-микронная технология отличается от 0,25-микронной.

Степан Стурейко: Абсолютно согласен. Получается, что “infotainment” нужен для того, чтобы объяснить более серьезные вещи, как, например, про “Интеграл”. Опять же нужно место для того, чтобы беларусские ученые – физики, химики и т. д. – наконец-то попытались что-то объяснить представителям промышленности, но публично, чтобы мы поняли, чем они занимаются и по поводу чего у них идет коммуникация. Очень важно опубличить эту коммуникацию в понятных категориях, в понятных терминах, на пальцах, буквально.

Александр Зименко: Я, конечно, думал по поводу вашего вопроса: “Кого? Есть ли такие люди, как Леонардо да Винчи?” У нас был замечательный художник Язеп Дроздович, который, собственно, всегда сам себя считал графиком. У него потрясающая серия гравюр про путешествия по городам и местечкам, а его космические циклы, на самом деле, были как у Дугласа Адамса, своего рода записками “Автостопом по галактике”. Он действительно считал – так в его дневниках написано, – что идя к другу и зайдя в лес, он вышел на Марсе. У него есть потрясающая серия “Космополис”, где показано, как, допустим, сатурняне и сатурнянки подыскивают себе зимние пещеры, есть “Подкольцевой пейзаж”. Я работал в Художественном музее и хранил фонд, где были работы и Язепа Дроздовича. Я мечтаю, что когда-нибудь будет возможность сделать выставку, где будут показаны и задники, потому что к каждой работе сзади своим собственным шрифтом написана аннотация, которая рассказывает, что мы видим. На одной работе два очень характерных работяги кирками на Марсе в очень современных скафандрах что-то добывают. А ведь это начало ХХ в. – еще далеко до Гагарина и до всех остальных. С его работами можно было бы устраивать лекции: взять, например, “Подкольцевой пейзаж”, как бы написанный с точки зрения человека, который стоит на поверхности Сатурна, чтобы объяснить, собственно, почему этого не может быть, почему там физически нельзя увидеть то, что он себе представил. Но художник смог вообразить и представить, показав, в частности, детям, что надо фантазировать. Мне кажется, что все музеи, в том числе и сегодняшняя дискуссия, должны показывать, что главное – это дать толчок, вдохновить ребенка, взрослого человека, пенсионера.

Мне кажется также, что для нашей страны чрезвычайно актуально работать с пенсионерами. Во-первых, если посмотреть статистические данные, у нас достаточно старая нация, и говорить о том, что часть музейной педагогики, которая относится к пенсионерам, для нас неактуальна, это, получается, доброй трети нашего населения сказать: “Спасибо, вы свободны”. А с другой стороны, это самая активная часть электората, которая выбирает местные власти. Если сделать музей местом, куда будут приходить и пенсионеры, и они будут видеть, что планетарию не хватает денег, а это люди, которые будут голосовать в следующий раз на местных выборах. А я так понимаю, что планетарий у нас муниципального подчинения, городского. Есть Минский совет депутатов, и я сомневаюсь, что 18-летние сразу идут голосовать на выборах в местный совет, который решает: это строить или что-то другое.

В Рурской области есть город Бохум, это бывший индустриальный центр, там была тяжелая промышленность, угольные шахты, и там построен потрясающий центр современного искусства. Я никак не мог понять, откуда же, собственно, деньги, потому что там оригиналы Уорхола, оригиналы Дэмьена Херста, потом, правда, я разобрался, там внизу везде была приписка: «Это дар компании “Рургаз”», – и все стало на место. Я был там вечером в четверг и увидел большую группу пенсионеров, которые подошли в специально отделенную часть зала, где стояли складывающиеся кресла на колесиках, которые можно было везти за собой, а потом разложить и сесть. Я спросил у работницы музея: “А почему? Это какая-то экскурсия, или что?” Она говорит: “Нет, вы знаете, мы раз в неделю собираем пенсионеров специально и пытаемся им объяснить современное искусство, потому что они приходят и говорят: “Я этого не понимаю”, – теперь мы собираемся и разговариваем с ними, пытаемся объяснить все, и некоторые после этого возвращаются уже с внуками”.

На мой взгляд, с целевой аудиторией должна проводиться работа. И с маленьким ребенком, и со школьником, и с пенсионером, потому что все они живые люди, всех их занимают какие-то вопросы. Что касается осуществления мечты, я сейчас надеюсь, что мне удастся довести до ума первый шаг: сделать публичным музей часового завода “Луч”. В следующем году заводу “Луч” исполняется 60 лет, и вместе с Национальным историческим музеем будет проходить выставка. Есть выставочный зал – сегодня там представлено 1700 моделей, – но планируется сделать его музеем, где хотя бы что-то начнет описываться. Потому что часы, если задуматься, это первое устройство, которое было а-ля магией: корпус закрыт, но как-то же там все двигается. Это, наверное, первое созданное руками человека устройство, которое вызвало вопрос и, может быть, благоговейный ужас, потому что было непонятно, что же происходит внутри.

Транскрипт дискуссии подготовил Кирилл Колбасников